В прошлой части интервью мы остановились на вопросе о сроках реконструкции исторического музея.
- Этот разговор в сентябре шел, а сдачу музея запланировали на ноябрь. В этот момент прибыла из Абакана стелла Барсбека в натуральную величину, с руническими надписями, изготовили наши мастера. Кыяз байке предложил: “Давайте установим его, Барсбек - это собирательный образ всех борцов за государственность, прототип Манаса, что ещё надо?” Все обрадовались, решили его установить. Тут вступили немцы, говорят: “Скульптура маленькая. Она у вас потеряется. И плюс она отлита в красном камне, нарушит весь дизайн”. Фрау Фон Гроте предложила: “У нас есть технология 3D печати в Германии, мы можем сделать ее один в один, с увеличением до трех метров, сделаем в белом цвете, вырежем руны один в один, подсветим изнутри, как будто из глубины веков пришедшие слова, а потом вывесим на трех языках текст в переводе Кляшторного”.
Эта идея всем понравилась. Об этом я написала докладную записку президенту Атамбаеву: “По вашему поручению мы несколько раз собирались на совещаниях, рассматривали разные варианты, и вот такие три идеи”. Он ответил, что согласен с третьей идеей - Барсбеком. Так вот, на очной ставке с бывшим директором Исторического музея Анаркуль Убукеевной Исиралиевой, которая давала показания против меня, чтобы обелить себя, снять с себя ответственность, эта докладная записка и всплыла. Она давала против меня показания, потому что музей - это вверенный ей объект, и если там и были какие-то нарушения, то от ее бездействия. Мне не понятно, почему никого не привлекли из Министерства культуры, это их объект. При чем тут аппарат президента? Мои докладные записки можно расценивать как рекомендации, совет, не более. Согласно положению аппарата президента, советник или заведующий отделом ничего не может приказывать, мы не правительство. Мы можем помогать и советовать.
- В чем конкретно она Вас обвиняла?
- Она в своих показаниях утверждает, что я лично решила установить стеллу Барсбека. Я на очной ставке всю эту историю рассказала и говорю следователю: “Вы все документы изъяли, найдите мою докладную записку”. Он порылся в документах и находит эту докладную записку, там все слово в слово написано и перечислено, кто присутствовал на совещании. Кроме нескольких историков, архитекторов, строителей, немцев и она была. Я попросила внести в протокол, что впечатление о том, что решения по дизайну музея принимает советник, могло сложиться только от незнания процедур принятия решений. Без ведома президента или руководителя аппарата я ни одного решения принимать не могла.
Ещё одно обвинение – сроки открытия музея. Следствие пошло на поводу у некоторых работников музея, которые стали уже пост-фактум утверждать, что невозможно было создать новую экспозицию музея за 5 месяцев. Это утверждение может быть основано только на результатах квалифицированной (желательно – международной) экспертизы. Она следствием не проводилось. Возможности запросить проведение экспертиз в ходе следствия я была лишена, что является серьезным процессуальным нарушением.
Однако в практике соседних стран есть примеры, прямо опровергающие это утверждение. Например, казахи с нуля, буквально в чистом поле отстроили современное здание, полностью его оснастили и открыли потрясающий Национальный музей Республики Казахстан.
За 2 года и 8 месяцев было построено в классическом стиле и полностью оснащено новое здание Национального музея Таджикистана.
Почему мы не могли в готовом здании сделать ремонт и выставить в готовые витрины экспонаты? Вполне могли. И сделали это. Если бы не непрофессионализм сотрудников музея, которые допустили вопиющие ошибки на всех носителях, он был бы уже открыт.
- Какие это были ошибки? Технические или орфографические?
- Как я уже говорила, старая концепция музея была внесена мной на рассмотрение Комиссии по развитию исторической науки. Комиссия признала ее содержание неудовлетворительным, и историки, члены комиссии согласились помочь в доработке материала. Эта работа длилась несколько месяцев. 21 февраля 2017 года именно этот вариант концепции был утвержден комиссией и передан в Министерство культуры и туризма на утверждение приказом и реализацию.
После этого с февраля до октября 2017 года вверенный мне отдел не занимался ГИМ (Государственным историческим музеем), так как мы на самом деле думали, что коллектив ГИМ является профессиональным и сам сделает качественно всю работу. Тем более что правительство в лице вице-премьеров, курирующих социальный блок (сначала это была Д. А. Ниязалиева, затем Ч. А. Султанбекова, А. С. Омурбекова), само контролировало этот вопрос.
В начале октября 2017 года президент Алмазбек Атамбаев включил в свой план мероприятий на месяц посещение Исторического музея. В этот момент я пришла в музей и увидела многочисленные ошибки.
Оказалось, что на всех видимых носителях (это большие пояснительные стенды к каждому разделу, некоторым группам экспонатов) на трех языках (кыргызский, русский и английский) было много несовпадений. Так как сотрудники музея английским языком не владеют, целые абзацы выпали из английского текста. По качеству текста было видно, что базовый текст был написан на русском, а перевод на кыргызский тоже был очень грубый.
На одной из карт, описывающей ситуацию на начало 17 века, написано большими буками «Империя Великих МоНголов». Извините, что это за высокопрофессиональные музейные работники (так следствие их аттестовало), которые не отличают моголов от монголов?
Мало того, были и грубые политические, идеологические ошибки. Например, на карте расселения кыргызов в 19 веке условными обозначениями помечены были территории только где-то в районе Сусамырской долины. Получалось, что ни на Алае, ни в окрестностях Андижана кыргызы не жили? Представляете, какие последствия могли бы быть, если бы музей открылся с такими ошибками?
Да любую табличку возьмите и увидите. Например, на ключевом стенде, озаглавленном «Кыргыз Республикасы», написано: «Кыргыз тили – мамлекеттик тил болуп эсептелет». В каком смысле – «эсептелет»? И где указание официального статуса русского языка? Получается, сотрудники музея сами уже решили этот вопрос. Или, например, там было написано: «Климат: зимой холодно, а летом резко-континентальный климат».
Мы (сотрудники вверенного мне отдела) тоже верили, что у сотрудников ГИМ, проработавших в музее большую часть своей жизни, есть опыт. Это потом мне пришло в голову поинтересоваться, есть ли них ученые степени. Ведь мерилом профессионализма научных сотрудников (а музей – это прежде всего – научное учреждение) являются ученые степени. Оказалось, что всего в ГИМ работает 102 человека, в том числе 41 научных сотрудник. Из них один доктор наук (новый директор К. Алмакучуков), один кандидат наук – Н. Момунбаева. Ни одна их тех сотрудниц, которые свидетельствовали против меня, за всю жизнь не удосужились даже кандидатской диссертации написать.
Ошибки были обнаружены мной и сотрудниками моего отдела уже после того, как таблички были напечатаны и развешаны на стенах, когда мы пришли готовить запланированное посещение А. Ш. Атамбаева. Проверка готовности объекта перед его посещением главой государства является обязанностью сотрудников профильного отдела. Об ошибках было доложено главе государства. И именно по вине сотрудников ГИМ он до сих пор не открыт.
Никакого намерения вмешиваться в работу по реконструкции Исторического музея у меня не имелось, честно говоря, хватало и другой работы. Однако, видя непрофессионализм и бездействие сотрудников музея, в целях оказания им помощи сотрудники отдела проделали совместно с членами комиссии кропотливую работу по исправлению ошибок и сверке переводов.
- То есть вся работа Вами проводилась только по содержательной части? Тогда в чем Вас обвиняют?
- В коррупции. Мне непонятна суть этого обвинения. Ни в ходе следствия, на в ходе судебного разбирательства никто из свидетелей обвинения не подтвердил факты моего участия в выборе подрядчиков, ведении переговоров по финансовым вопросам. Нет ни одного протокола совещания, проведенного под моим председательством. По материалам дела, ключевые совещания по реконструкции ГИМ проводились другими должностными лицами. В части дизайнерских решений ни один объект, художественное решение экспозиции или какой-либо ее части со мной не согласовывались и не утверждались. Нет ни одной моей подписи. Я работала только по содержательной части.
Так как всё обвинение строится на показаниях нескольких сотрудниц ГИМ, скажу про это подробнее. Их мотивы понятны - оговор с целью избежать собственной ответственности. Например, они утверждают, что инсталляцию, белых лошадей, кафетерия утвердила я. Однако в материалах дела есть письмо немецкого дизайнера Гезы фон Гроте от 5 сентября 2017 г., подписанное 10 сотрудниками ГИМ во главе с А. Исиралиевой, где написано, что немецкие специалисты все вопросы по содержанию экспозиции будут согласовывать только с сотрудниками ГИМ.
Переписка по электронной почте, приложенная к материалам дела, ведется напрямую сотрудниками ГИМ с компанией REIER. Я в этих обсуждениях не участвовала. Например, в переписке сотрудница фирмы REIER Н. Михайленко предлагает одним из вариантов месторасположения статуи Будды вариант на четвертом этаже около кафетерия. На что сотрудники НИМ ничего не возражают. Они прекрасно знали о месте размещения кафетерия, но не возражали немецким специалистам и никого не информировали о своем несогласии. Они имели возможность вносить возражения не только устно, но и письменно в МКиТ, аппарат правительства и президента.
Никакой процедуры согласования со мной ни на каком этапе работ по капитальному ремонту ГИМ не предусмотрено. Нет ни одной моей подписи ни под одним документом, эскизом или перечнем поставляемых товаров и услуг. Везде подписи сотрудников ГИМ. Например, в Приложении №1 к «Договору от 13 июня 2017 г. на разработку концепции, оказание консультационно-дизайнерских услуг и поставку оборудования» есть п. 31 «Кони из пластика абстрактные» и стоят подписи сотрудников музея - Фуфуза Ш. и Кубанычбек к. Кызжибек. В Акте приема–передачи от 7 февраля 2018 г есть подписи Н. Иманкуловой.
Как показало это судебное разбирательство, никакого участия в решении финансовых вопросов я не принимала. В моих действиях состава преступления (коррупции), в котором меня обвиняют, нет.
Нет в моих действиях и состава должностного преступления. Все мои действия полностью попадают под полномочия сотрудников, описанных в Положении об аппарате президента.
В обвинительном заключении написано: «Под кураторством М. Карыбаевой Концепция и тематическая структура новой экспозиции ГИМ, разработанная сотрудниками музея, была одобрена Комиссией по развитию исторической науки и утверждена приказом МКиИТ». А как по-другому это должно было быть? Да, я прилагала усилия к тому, чтобы вовлечь в процесс общественность в лице комиссии, для того чтобы избежать ошибок и критики после открытия ГИМ. Работала с текстами, по содержанию.
- Тогда в чем состояла коррупция?
- В постановлении в качестве обвиняемого мои действия по статье “Коррупция” описывают следующим образом: “Являясь должностным лицом, обладающим властными полномочиями и высоким статусом, вступив с другими должностными и отдельными лицами в устойчивую, противоправную связь, действуя вопреки интересам государства и общества, ради личной выгоды, выразившейся в стремлении угодить главе государства, придав мнимое благополучие своим незаконным действиям и заручиться его покровительством в продвижении по службе, а также в целях предоставления материальных благ местной и иностранной компании, способствовала организации и руководству действиями должностных лиц, причинив ущерб государству в особо крупном размере”. То есть, по их логике, если я была советником президента и хотела продвинуться по службе, то я хотела стать президентом? А почему я не баллотировалась? Куда дальше повыситься?
- Как велось следствие?
- Один допрос и одна очная ставка. Сначала меня привлекли как обвиняемую, позже вышел пресс-релиз о том, что нет данных о том, что привлекают к уголовной ответственности. Я успокоилась, думала, что разобрались. И в середине марта 2019 года мне позвонил адвокат и сказал, что приглашает следователь ознакомиться с материалами судебного дела для передачи в суд. Когда я это услышала, у меня резко повысилось давление и ударило в глаз, произошел глазной инсульт. Я обратилась в больницу. Я гипертоник, эту болезнь я заработала на милой госслужбе, на которой отработала 8 лет без отпуска в режиме постоянного цейтнота.
- Ради чего Вы работали в таких условиях 8 лет?
- Я работала ради укрепления кыргызской государственности, чтобы сохранить нашу страну, чтобы молодежь Кыргызстана через все эти мероприятия научилась гордиться своей историей, чтобы помнила, что мы, кочевники, через столько веков сумели себя сохранить. И в этом была моя ответственность. До этого я не работала на госслужбе, но я работала ради укрепления демократии и сохранения нашей государственности. Никакой личной выгоды для меня в работе на госслужбе не было. Моя зарплата была 24 тысячи сомов. Из недвижимости квартира, которая досталась от мамы.
- Как проходил суд?
- Я хочу сказать одно: надеюсь, что суд все-таки учтет все эти обстоятельства, и мы сможем наконец убедиться в том, что разбирательство в суде может быть объективным, а невиновные люди не понесут незаслуженного наказания в ответ за свой бескорыстный труд.
Пользуясь этой возможностью, хочу искренне поблагодарить всех, кто поддерживает меня все это время. Прежде всего это коллеги-историки, представители общественности, журналисты, правозащитники, друзья и знакомые, а что особенно трогательно – абсолютно незнакомые граждане нашей страны, которые выражают мне свою поддержку. Спасибо всем вам!
Интервью подготовила Лейла Саралаева
Начало интервью читайте тут Мира Карыбаева: о том, как начиналась реконструкция Исторического музея